Калитка на сельское подворье в Петрунино распахивается, и из неё навстречу гостям выходит улыбчивый мужчина. Зал, в который он нас провожает к своей тещё Марии Фридриховне Фауст, — просторный,  светлый, оформленный в цвете нежно-розовой зари над Волгой.  Эта седовласая женщина с тонкими холодноватыми чертами лица   — большая труженица,  рачительная хозяйка и голосистая певунья. Она прожила девять десятков лет, работая без разгибу и умываясь потом. Сегодня заслуженно отдыхает, живя под одной крышей с семьёй дочери.

… С момента нашего знакомства прошло две недели. Пронзительный ужас от другой стороны Победы в Великой Отечественной войне, преклонение перед силой духа этой хрупкой с виду женщины – вот что до сих пор осталось внутри. И ещё мурашки по коже от её горьких слёз и протяжных стонов:  «Разве это по-человечески? За что?»  

«Сил было, как у быка Манжура»

Предки Марии Фридриховны жили в Америке. Но его величество Случай изменил их жизнь раз и навсегда, подтолкнув отправиться в гости к кому-то из родственников в Россию. Грянула Октябрьская революция. Её огненные отблески прокатились по всему миру, и вернуться назад оказалось невозможным.  Пришлось жителям Нового Света обосновываться там, куда собирались ненадолго.  

Машенька родилась в немецком селении Унтердорф (нынешнее Веселово).

— Детства не было, — говорит наша героиня. – Работали всю жизнь, да и всё. Родители трудились, а потом и все мы, четверо их детей. Я проучилась лишь четыре класса.  Выросла – пошла в трактористы и доярки.

Трудно жили. В 23 года замуж вышла . С мужем даже свадьбу не праздновали – просто сошлись. Сама не знаю, откуда у меня при такой бедности силы было, как у быка Манжура, на котором я сено возила. Сначала не хотели со мной, худышкой, связываться, а потом как разузнали,  что горб гнуть могу с утра до вечера, каждый со мной в пару хотел попасть.

Прошла жизнь – вспомнить нечего и поделиться нечем. Медали все, какие видите, – юбилейные да за ту же работу.

Прошу улыбнуться принаряженную бабушку, чтобы запечатлеть её на фотографии. «Не могу», — говорит. Если бы я могла представить в этот момент, что у неё творится внутри, какие картины выплыли из растревоженной памяти, не просила бы, конечно, радоваться на камеру.

Вязанка валеночек

Мать Марии была нищей сиротой, а отец — из зажиточных. Когда в 30-е годы в СССР начали раскулачивать крестьян, Машину семью не тронули из-за пролетарского происхождения мамы, хотя жили они крепенько, с кваса на воду не перебивались. Беда нагрянула в 1941 году вместе с Указом Президиума Верховного Совета, который обвинял поголовно всех немцев Поволжья в пособничестве шпионам и диверсантам, заброшенным на эту территорию гитлеровцами.  

Ещё с августа в селе поговаривали, мол, соберут всех немцев  в один эшелон, повезут по узкоколейке к Чёрному морю и сбросят гуртом в пучину. А осенью в многодетную семью на самом деле явились милиционеры. Увидев, как один из них, изгаляясь, хватается за наган, Маша спряталась – она до ужаса боялась людей с оружием. Но и из своего укрытия хорошо слышала, как приказали родителям собраться в 24 часа и много пожиток с собой не брать.

— Успели только наскоро свинью зарезать да котлет нажарить. Ими и спасались всю дорогу до Омской области, куда нас вывезли почти голых, — плакала Мария Фридриховна. –  Помню, отец незадолго до этого справил нам всем ладные, по ножкам, валеночки.  Он хотел взять обувку с собой, связал валенки все вместе. Приготовили с мамой и перину, подушки, скрутили одеяла – дорога-то дальняя, как без постели? Только милиционер с наганом ничего этого взять не разрешил. Ладонь свою на наши валеночки наложил, всё ждал, улыбаясь, когда мы уйдём из нового-новесенького дома.  Папа его только построил,  мы даже ни разу в нём ещё не переночевали.  Криком все кричали, когда нас гнали, словно скот, туда, где не было ни кола ни двора.

Семья Марии сполна разделила судьбу своего ссыльного народа. Согласно архивным данным, в Красноярский край было отправлено 70 000 человек,  в Алтайский край — 91 000, в Омскую область — 80 000, в Новосибирскую — 92 000, в Казахскую ССР — 100 000 человек! Нашим героям отвели небольшую комнату во времянке, где уже жили другие поселенцы. Для местных поволжские немцы и тут были врагами — их матерно обзывали, кидались камнями. Даже ребятишки при любом случае поколачивали своих ровесников.

В соседках оказалась птичница-латышка. У неё на стене, на «плечиках» из неоструганных палочек,  висел немудрёный наряд. Мария  помнит, как подняла край одного платья и ужаснулась – там кишели клопы. Весь пол, устланный соломой для топки, тоже шевелился от несметного количества мерзких тварей. Они даже не прятались от людей, чувствуя себя полновластными хозяевами. Тогда Машина мама выпросила у кого-то извёстки и выбелила стены. Кровососов стало поменьше.

— Я привезла с собой полный чемодан книг и тетрадей, —  снова мысленно вернулась Мария Фридриховна в свою печальную юность. – Да только ходить в школу было не в чем, они мне и не пригодились. Как хлынули ко мне местные за этими тетрадями, отбою не было. Я их все до единой раздала, а сама не училась.  

К тому времени Машиного отца и старших сестёр забрали в трудармию. Остались они с мамой и сестрёнкой втроём.

— Родственники из Америки  через Красный крест передали нам два одеяла и немного денег, — делится бабушка Мария. — Только тогда мы смогли срам прикрыть. А одеяла — теплые, красивые, — пришлось выменять тоже на одежду. Не было ни граммочки совести у местных бырыг — дали нам за импортные одеяла лишь замаранные штаны. Обидно было, но и это проглотили.

Подросшие девочки вязали рукавицы для фронта, собирали колоски в поле, обманывали свои урчащие желудки, набивая их сурепкой.  Мама работала портнихой. Ладно у неё выходили и платья, и костюмы, и брюки. Сначала она шила наряды просто иголкой, а потом кто-то, заметив талант приезжей швеи и пожалев её дочек, подарил машинку «Зингер». 

Хищники

Марии Фридриховне казалось, что её жизнь ничем не примечательна, а потому она была удивлена, когда у неё просили вспомнить подробности депортации. «Да все плохо жили, кругом одна голытьба была. А мы хуже всех, потому что высланные», —  беззлобно заключила она.

Кроме сделанных отцовскими руками валеночек, которые так и не удалось поносить, в её память врезался жуткий страх перед волками. Серые разбойники стаями уходили подальше от выстрелов, гонимые лютым голодом, безобразничали в деревнях. Они резали не только скот, но и  сидевших на цепи собак. В каждом дворе тогда зимой крестьяне держали псов, но к весне не оставалось ни одного — обнаглевшие волки вытаскивали их даже из сараев и рвали в клочья.

В ту памятную осень Марии вместе с сестрой начальство доверило пасти и доить овец. Девушки прикормили троих непоседливых ягнят —  сами съедят в обед брюкву, а кожуру для них в карман припрятывают. Забавно было, как курчавые малыши чмокают от удовольствия, а потом ходят за пастушками по пятам.  Умильные такие, кудрявенькие. Однажды девчата со стадом возвращались с пастбища и попали в окружение волков.

— Один забрал ягненка от меня, брюхо ему тут же распорол, кишки потащил и неподалёку жрать начал. Потом догнал и второго схватил. Остался третий баранчик.

Я его на плечи подняла, чтобы спасти. А волчище огромный, хоп,  прыгнул и прямо с плеча у меня его снял, — в голос заплакала-застонала бабушка. – Я не знала, куда идти: слева овечку волки едят, справа овечку волки глодают.

Стою между ними и кричу не своим голосом, как полоумная.  Так страшно было! Я потом неделю не разговаривала до тех пор, пока меня мама к бабке не повела. Та испуг  «отшептала».

День Победы в памяти Марии Фридриховны тоже связан с волками. Пока, по её словам, люди радовались, танцевали, пели, на скошенном поле за деревней, где паслись корова и кабанчик, хозяйничали хищники. 

— Поросёнок был один, поэтому шансов выжить  ему не оставили. Если бы свиней было больше, они стали друг к другу хвостами, «цветком», как говорили в тех краях, и дали нападавшим отпор, — объясняет видавшая виды крестьянка.

Полакомиться свининой «грабителям» не пришлось.  Их кто-то из прохожих спугнул. А мясо потом отвезли в деревню и устроили пир.

Призраки и провидица

Давно, ещё в пионерские годы путешествую по партизанским тропам в псковских лесах, я наткнулась на необыкновенные, мистические отголоски войны. Радушные местные жители, приносившие в наш лагерь продукты, рассказывали, что иногда в сумерках там появляются силуэты солдат с оружием в руках. Якобы благодаря их подсказкам поисковиками были обнаружены и перезахоронены на Псковщине многие останки советских бойцов.

Вспомнила же об этом в связи с рассказом бабушки Марии: мол, попав в стрессовые ситуации, люди открывали в себе необычные способности. Например, могли предсказывать будущее. Она сама слышала, как на проводах группы девушек на фронт одна из селянок вдруг показала пальцем в пространство и прохрипела:

 — Смотрите, Валю в гробу везут.

— Да что ты, окстись, её только провожают. Вернётся невредимой, она девка ловкая.

А на следующий день во время переправы через Иртыш (новобранцев везли в военкомат) лодка, в которой сидела и Валя, перевернулась. Пытаясь спастись, за неё ухватилась напуганная казачка. Но и сама не выплыла, и девушку утопила. Валю, как и предрекла провидица, назад привезли в гробу.

«Где- то есть город, тихий, как сон…»

Тем не менее, необъяснимая история удивила меня меньше, чем неожиданное предложение Марии Фридриховны: «А давайте я Вам спою». Она вытерла слёзы и завела:

Где-то есть город тихий, как сон,
Пылью текучей по грудь занесен.
В медленной речке вода, как стекло.
Где-то есть город, в котором тепло…

Откуда у неё, опалённой лютыми воспоминаниями, остались силы ещё и на песни? А может всё до банального просто: рядовым людям любых национальностей не нужны войны.  Их не пугает тяжёлый труд. Они не стараются доставить кому-нибудь неприятностей. Просто хотят спокойно жить и мечтают о таком месте для своих детей, где тихо и безопасно.

Елена Кулыжкина

Фото автора